В. Красильщиков — кандидат физико-математических наук, то есть не профессиональный историк. Как указывалось, «монография стала итогом 6-летней работы Василия Красильщикова по розыску информации о трех его родственниках, которых неправомерно преследовали по политическим мотивам в 1920-1930 годы». Указывается, что Красильщиков работал с документами из архивов ФСБ Владимирской и Ивановской областей. В публикациях СМИ приводится и «скромная» самооценка доцента своего шестилетнего труда:

«Достаточно времени потребовалось и на то, чтобы в тексте уйти от эмоций и получить в сухом остатке непредвзятый анализ рассекреченных архивных документов. Ведь основная цель работы – ввести их в научный оборот и стоящие за документами конкретные факты из истории политических репрессий. Работа писалась так, чтобы по возможности избежать личных мнений, которые легко могут критиковать эксперты. В работе приводятся документы, к которым невозможно приложить противоположную точку зрения», - отметил Василий Красильщиков.

В общем, все научно, непредвзято и очень авторитетно. Видимо, автор «монографии» не предполагал, что кто-то захочет и сможет проверить его писания, так как в спецархивы попасть весьма непросто. Однако если не полениться и посмотреть документы, на которые ссылается доцент Красильщиков, возникает много вопросов и пресловутая «непредвзятость» очередного «правдоруба» оказывается, мягко говоря, под вопросом.

Вот, к примеру, рассказ о судьбе священника Покровской церкви села Лыково Юрьев-Польского уезда Александра Никольского. Красильщиков о нем рассказывает так: в январе 1921 года Никольский на церковной службе провозгласил «вечную память» царю Александру I. После этого он был арестован, потом по просьбе прихожан освобожден, потом опять арестован, помещен во Владимирскую губернскую тюрьму «по обвинению в антисоветской деятельности, с чем он был категорически не согласен». В июле 1921-го признан классовым врагом и приговорен к заключению в лагерь принудительных работ сроком на пять лет с содержанием под стражей. Однако в октябре того же года наказание пересмотрели, и батюшка отделался условным сроком. В. Красильщиков заключает: «Это тоже редкий исторический факт, по всей видимости, свершившийся под настойчивыми прошениями прихожан Покровской церкви с. Лыково».

А вот как все было на самом деле. Источником тут является архивное уголовное дело Владимирской ГубЧК № П-5050 по обвинению Никольского Александра Алексеевича. Там указывается, что у чекистов в отношении Никольского появились вопросы не столько в связи с поминанием давно почившего царя на церковной службе, а вследствие подозрений о сотрудничестве батюшки с Владимирским губернским жандармским управлением. В показаниях старого революционера Ивана Абрамова, бывшего до 1911 года в ссылке, а потом проживавшего указывалось, что, якобы, священник Никольский вел слежку за неблагонадежными прихожанами, о поведении которых доносил жандармам. Кроме того, Никольский агитировал против советской власти, срывал мероприятия по продразверстке, угрожал, что запретит хоронить неугодных ему лиц на церковном кладбище. В деле есть конкретные имена свидетелей и помимо Абрамова, например, крестьян лыковского прихода Спиридона Власова, Осипа Кириллова и Ивана Федеева.

Кстати, ни в какую губернскую тюрьму Никольский не помещался, а был отправлен во «2-й район милиции» — в данном случае, это было что-то наподобие КПЗ или ИВС при одном из отделов милиции города Владимира.

Тем не менее, наказание для священника Никольского оказалось куда более мягким, нежели об этом пишет в своей «монографии» доцент Красильщиков. На листе 65 указанного выше дела приговор в отношении лыковского священника формулируется так: «заключить во Владимирский лагерь принудработ сроком на два (2) года, с содержанием под стражей…»

Как мог доцент-математик перепутать цифры 2 и 5, написав, что Никольского приговорили к заключению в лагерь сроком на 5 лет. Зачем Красильщиков в два с половиной раза увеличил срок заключения? Для пущей убедительности что ли? И зачем губернскую тюрьму приплел? что ли? И зачем губернскую тюрьму приплел? Тоже для усиления драматического эффекта? И почему Красильщиков ничего не пишет о показаниях в отношении Никольского по поводу его сотрудничества с жандармами? Возможно, потому что при любом режиме стукачей у нас не любили и не любят. О каком «научном обороте» может идти речь, если Красильщиков замалчивает или искажает факты? Или этот математик с ученой степенью путает цифру 2 и цифру 5?

Однако вернемся к иерею Никольскому. Чекисты, даже получив показания о возможном сотрудничестве священника с жандармами, провели следствие, и решили, что за давностью лет обвинение с гарантией доказать непросто, поэтому в итоге обвиняемый и отделался условным сроком. Для конца Гражданской войны такое решение произволом назвать, пожалуй, сложно.

Что же касается «настойчивых прошений» прихожан об освобождении Никольского, то в деле их имеется несколько, они написаны, как под копирку зятем батюшки Александром Красильщиковым, и речь идет о том, чтобы в Лыково вернуть священника для праздничной службы на Пасху. Подразумевалось, что потом, мол, можно его вернуть в узилище. То есть прихожане больше беспокоились не о священнике, а о себе.

Поэтому утверждение В. Красильникова о «подвиге односельчан…, которые не побоялись поставить свои подписи в защиту священника в те сложные для верующих людей и церкви годы» представляется изрядным преувеличением. За веру тогда не репрессировали. Достаточно, к примеру, указать, что, например, в 1918 году во время крестного хода во Владимир из Боголюбово с чудотворной иконой Божией Матери, владимирские чекисты не хватали верующих, а охраняли их от лиц, пытающихся «нарушить спокойствие и порядок шествия.

В. Красильщиков рассказывает и о печальной судьбе муромского священника Василия Никольского, арестованного в 1937 году за участие в Муромской контрреволюционной террористической организации и приговоренного к высшей мере наказания в декабре того же года.

В 1956 году Президиум Владимирского областного суда отменил приговор 1937 года в отношении Никольского и прекратил уголовное дело за недоказанностью обвинений. Однозначно, муромские следователи в 37 году откровенно схалтурили. Однако если ознакомиться с материалами дела, то среди тех, кто обвинялся вместе с В. Никольским и с кем он был близко знаком, были откровенные враги, как советской власти, так и своей страны.

Так, по этому делу проходили, к примеру, торговка А. И. Дроникова, ранее судимая «за растранжиривание церковного имущества» и священник П. В. Архипов, ранее судимый за сокрытие валюты. Вольнодумство и диссидентство, тут, видимо, не причем.

Среди фигурантом по тому же делу В. Гладышев, ранее торговец, а потом священнослужитель, рассказывал, что вместе с епископом Муромским Макарием (Звездовым) обсуждал возможность «активной, организованной борьбы с Советской властью» и интервенции «против Советского Союза со стороны капиталистических стран» (Архивное уголовное дело П-3155 Архива ФСБ Владимирской области. Листы 69-70).

Также одноделец Никольского бывший счетовод Муромского райземотдела П. Крекшин, во время Гражданской войны служивший офицером в армии Колчака, откровенничал:

 «Советскую власть я принял как необходимость и по своим взглядам и убеждениям ее политику никогда не разделял. В первое время существования Советской власти я ждал ее падения, рассчитывал на приход интервентов и возврат монархии.

Пользуясь как землеустроитель своей разъездной работой и вращаясь среди крестьян, я активно среди них высказывал антисоветские настроения, направленные на дискредитацию Советской власти и руководителей ВКП(б).

В период коллективизации сельского хозяйства я доказывал крестьянам о невыгодности вступления им в колхозы, о преимуществе единоличного хозяйства и о том, что колхозы – это временная мера, которая долго не просуществует.

В 1935 году я в знак протеста бросил работать по своей специальности, желая хоть этим нанести ущерб Советской власти, помня, что в специалистах по землеустройству ощущается острый недостаток.

Я больше убеждался в том, что эффект в борьбе с Советской властью может быть тогда, когда эта борьба будет проводиться организованно» (то же дело, листы 77 и 78).

Или вот показания священника П. Добровольского из того же дела:

«Советскую власть встретил как необходимость и примиряться с ее существованием, как властью безбожной, ведущей борьбу с религией, не мог. Моей повседневной мечтой было возродить устои православной церкви и те привилегии, которыми пользовалось духовенство до революции. Одновременно я утверждался, что самотеком этого сделать нельзя, а поэтому питал глубокую ненависть к Советской власти. Я на протяжении всего периода существования ее проявлял антисоветские настроения, а в 1936 г. окончательно встал на путь активной борьбы с Советской властью» (лист 86).

Активистка так называемого подпольного монастыря А. Короткова, проходившая по тому же делу, тоже не скрывала своей враждебности к режиму:

«До революции я работала учительницей, но в 1919 г. я в знак протеста существования Советской власти эту работу бросила и с тех пор нигде в Советских учреждениях не работала.

В 1926 году я развелась со своим мужем Щегловым А.Л. по той причине, что он продолжал работать учителем и этим приносил некоторую помощь Советской власти, а я этого не желала; вообще, я с первого дня Октябрьской революции и по день моего ареста являлась противницей Советской власти и проводимых ею мероприятий, и на этой основе занималась антисоветской деятельностью, а в 1936 году в мае месяце вошла в антисоветский подпольный монастырь… Мною и другими монашками подпольного монастыря велась работа, в первую очередь, в направлении привлечения большего количества верующих в церковь, за твердую веру в Бога. Для большего успеха в этой работе нами применялись а/с средства пропаганды, разного рода измышления о скорой войне и гибели в этой войне Советской власти, о страшном небесном суде над всеми неверующими в Бога и не посещающими церковь…

Я, еще не находясь в подпольном монастыре, не стала обучать своего сына в советской школе, боясь того, что его могут воспитать в советском духе, а стала учить его на дому.

…Мне посоветовали обучать его немецкому языку с тем, чтобы в случае войны и победы Германии над СССР, у нас был бы свой человек, способный оказывать помощь Германии…» (листы 92-94).

Воспитывала сына, как будущего пособника гитлеровских оккупантов — ни больше и не меньше!

И таких показаний в деле немало. Надо отдать должное убежденности этих людей, не скрывавших своей враждебности советской власти и готовые служить интервентам и даже гитлеровцам ради свержения ненавистного режима. Однако полагать, что таких людей репрессировали по какому-то произволу нельзя. Или и всех пособников Третьего Рейха в годы Великой Отечественной, которым воздали по заслугам, тоже впору зачислить в жертвы политических репрессий?

Уголовные дела не возникают из ничего. Им, как правило, предшествует оперативно-розыскная работа. Большинство арестованных попало в поле зрения Муромского РО НКВД, судя по всему, в 1935-36 гг., некоторые, из числа судимых, и ранее. Разговоры, которые они вели с населением, фиксировались либо через агентуру, либо активными гражданами инициативно. То, что их нет в следственном деле – соответствует ведомственным приказам, они накапливались в деле разработки, с которым следователь перед возбуждением уголовного дела в обязательном порядке знакомится. Фактически допросы имели целью придать процессуальный характер материалам оперативно-розыскной деятельности. И если бы следствие велось с соблюдением норм Уголовно-процессуального Кодекса, в 1956 году оно бы не было пересмотрено.

Вряд ли в действительности существовала «контрреволюционная церковно-фашистская диверсионно-террористическая организация». Но фактом является то, что существовала группа людей, враждебно настроенных против Советской власти, лишившихся с ее установлением определенных привилегий. И местом их притяжения служили православные церкви. И пропаганду среди населения они вели, объединяя в своих высказываниях надежду на падение Советской власти, в том числе в результате войны, и возрождение влияния церкви.

Поэтому осужденных по делу не стоит считать совсем уж «белыми и пушистыми». Желать поражения в грядущей войне стране, гражданином которой ты являешься, чтобы вернуть себе прежние привилегии – это точно по-христиански? Ведь все осужденные – взрослые, вменяемые и дееспособные люди; не понимать, что война заберет жизни не одной тысячи человек, и не только «безбожников-большевиков», но и православных христиан, они не могли. Не слишком ли высока цена за собственное благополучие?

А вот еще одно жизнеописание зятя священника села Лыково А. Никольского Александра Красильщикова — того самого, который писал письма в защиту тестя. В «монографии» приводятся вехи жизненного пути этого человека: красноармеец караульной роты во Владимире, окончил педагогические курсы, работал школьным учителем, в 1927 году вступил в партию большевиков и тогда же стал старшим инспектором Владимирского уездного отдела народного образования. В 1930-1934 гг. избирался депутатом Владимирского горсовета. С 1932 года руководил владимирским районным отделением кооператива «Молокосоюз», в 1933 году занял пост заведующего Владимирским городским финансовым отделом, а в 1934-м стал секретарем Владимирского райисполкома. С 1935 года — вновь заведующий Владимирским райфинотделом.

В. Красильщиков в своей книге подчеркивает, что А. Красильщиков был грамотным управленцем. Однако почему-то не указывает, что этот управленец в 1932 году был судим, причем вовсе не по политическим мотивам, а по статье 111 УК РСФСР («Бездействие власти, т.е. невыполнение должностным лицом действий, которые оно по обязанности своей службы должно было выполнить,… а равно халатное отношение к службе, т.е. небрежное или недобросовестное отношение к возложенным по службе обязанностям, повлекшее за собой волокиту, медленность в производстве дел и отчётности и иные упущения по службе») и был приговорен к 6 месяцам принудительных работ (Архивное следственное дело П-1015. Лист 173об.).

А в январе 1937 года Комитет партийного контроля по Ивановской области объявил А. Красильщикову выговор за задержку в выплате пособия многодетным матерям. Тем не менее, до поры ни судимость, ни взыскание, ни даже ни тесть-священник номенклатурной карьере грамотного управленца не вредили.

А потом грянул гром. 29 июля 1938 года А. Красильщиков был арестован как участник право-троцкистской организации. В своем опусе В. Красильщиков пишет об этих событиях так:

«В тот же день, 29 июля 1938 года, на бюро Владимирского горкома ВКП(б), А.В.Красильщиков дал объяснения по существу предъявленных обвинений. Своей вины во вредительстве по финансовой части он не признал. Рапйпрокурор Архипов… члены бюро Волынцев (начальник Владимирского ГО НКВД), Осипов, Энодин не приняли всерьез объяснений А.В.Красильщикова (или побоялись это сделать) и за идейную связь с врагами народа и проводимую враждебную работу в финансовой деятельности исключили его из партии».

А вот что происходило на заседании бюро Владимирского горкома ВКП(б) на самом деле (Архивное следственное дело П-1015. Листы 177-177об. Выписка из протокола № 17 заседания бюро Владимирского горкома ВКП (б):

«Слушали: О работе районного Финансового отдела (докл. Красильщиков – Зав.РайФО)

Красильщиков. Работа по исчислению сельскохозяйственного налога не закончена в трех сельсоветах. Сегодняшним числом эту работу заканчиваем.

Доходная часть за первое полугодие перевыполнена на 180 тыс. руб. Однако ряд объектов мы недофинансировали.

На народное просвещение мы должны были отпустить1 миллион 900 тыс., недодано 18 тыс. руб. По сельскому хозяйству недодали 136 т. р. По дорожному строительству профинансировали полностью Учителя зарплату получили полностью.

Кассовый план на первое полугодие был составлен с резервом на 420 тыс. руб. Облисполком нам восстановил только на 50 %.

На школьное строительство отпуск средств задержка была всего на 1 неделю.

План мобилизации средств выполнен на 75 %

От прошлого займа не добрали с рабочих и служащих 38 тыс. руб., а с колхозников недобрали 31 т. р., а отсюда нет поступления в бюджет государства.

Сбор самообложения по сельской местности идет плохо. При таком тяжелом финансовом состоянии в районе я райисполкому дал 10 т. р. на автомашину, этим я допустил большую ошибку…

Блинов – б[ывший] председатель райисполкома, ныне враг народа, говорил: «зарплату ты выдавать погоди, ты дай мне 10 тысяч руб. на машину» и я дал.

Архипов (райпрокурор). Финансирование Красносельской школы сорвано врагами народа … под покровительством Красильщикова. Эта затяжка отпуска средств шла в течение 6 месяцев.

Финансирование больницы не произведено на 32 т. р. Культурно-бытовые учреждения во всех отношениях недофинансированы. А фонд по зарплате везде перерасходован.

Я считаю, Красильщиков не был членом партии, он работал заодно вместе с врагами народа. Его надо с работы зав.РайФО снять и из партии исключить.

Волынцев (член бюро). Из доклада Красильщикова можно судить, что у нас в районе с финансами все обстоит хорошо. На самом деле плохо, мягко выражаясь, работа его на этом участке является вражеской. Из года в год недоимки по самообложению, с/х налогу и т. д. возрастают, отсюда государство недополучает большие средства. РайФО обязательство вручал с большим опозданием. Враждебное руководство из года в год все отрасли нашего хозяйства не финансировало. Красильщиков заявляет: «черт знает, что за район». Район наш и люди в нем живут хорошие. А враги народа своей работой наш район гробили. О своей связи с врагами народа Красильщиков нечестно рассказывает. Красильщиков их не разоблачал, а покровительствовал им и услужничал, как только мог. Вот почему у нас в районе дело с финансами находится в тяжелом состоянии. Весь метод работы Красильщикова был вражеским. Я предлагаю Красильщикова из партии исключить.

Осипов (член бюро). Я согласен с т.Архиповым, что Красильщиков не был членом партии. Вся его практическая работа была враждебной. Он в своем докладе пытался доказать, что у него все в порядке. Недобор культнадлога и самообложения составляет около 200 т. р. Красильщиков палец о палец не ударил по ликвидации этого прорыва. Он считает это нормальным положением. Я согласен с т. Волынцевым, Красильщикова из партии исключить.

Энодин (секретарь горкома). Я Красильщикову не зря задал вопрос, как он разоблачал врагов народа. На этот вопрос он ответить не мог. Это понятно, Это понятно, почему он в налоговой финансовой работе проводил антисоветскую линию. Описывали до последней нитки. Этим он озлобил трудящихся против партии и правительства. Я предлагаю Красильщикова из партии исключить».

В. Красильщиков пишет, что его прадеда А. Красильщикова изнуряли длительными допросами:

«Допрос продолжался до поздней ночи, утром следующего дня – 24 декабря – был продолжен и окончен в 16.20. Восемь раз под разными предлогами следователь предлагал подтвердить признательные показания августа 1938 года. И каждый раз А. В. Красильщиков называл их вымышленными….»

Однако по материалам архивного дела время допроса 23 декабря 1938 года легко подсчитывается по отметкам в протоколе. Начало допроса 12.30, (лист 197) допрос прерван в 14.15 (лист 197об.). Возобновлен в 21.30 (лист 197об), прерван в 23.00 (лист 198). Итого: первая часть – 1 ч. 45 мин., вторая часть – 1 ч. 30 мин., суммарное время за сутки – 3 часа 13 минут с перерывом длительностью 7 часов 15 минут. Допрос 24 января: начат в 11.20 (лист 198), окончен в 16.20 (лист 200). Общее время – 5 часов. Места лишения свободы, конечно, не курорт, но по длительности ведения на изнуряющую беседу совсем не похоже.

А вот существенный момент в показаниях А. Красильщикова, о котором автор «монографии» предпочел не упоминать.

В допросе 1 января 1939 года по результатам экспертного заключения, по версии автора, А. Красильщиков «дал подробнейший ответ на это заключение экспертов, в котором пункт за пунктом обосновал правомерность своих действий…»

В действительности упомянутые показания выглядят несколько иначе.

Из протокола допроса Красильщикова А.В. от 1 января 1939 г.:

«Вопрос: Вы ознакомились с актом экспертной комиссии от 23-28 декабря 1938 г., которым вы изобличаетесь во вредительской деятельности в области финансовой и налоговой политики. Виновным в этом себя признаете?

Ответ: Нет, не признаю. Вредительской деятельностью в области налоговой и финансовой политики я не занимался. Однако считаю, что отдельные грубые нарушения в налоговой политике, как со стороны РайФО, так и со стороны сельсоветов, имели место. Переобложения и недообложения отдельных хозяйств колхозников и единоличников были, но они сознательного контрреволюционного характера не имели… Неправильное изъятие имущества, в частности у Харитоновой, было произведено без ведома Райфинотдела сельским Советом… Причем, если были нарушения в вопросе изъятия у них (колхозников) имущества, то я с себя, как б[ывшего] руководителя РайФО, ответственности не снимаю, но повторяю, что эти нарушения я мог допустить без всякого контрреволюционного умысла.

Учет кустарей был поставлен плохо, и недополучение налогов с них было по ряду различных причин, но только не с вредительской целью и этот участок являлся одним из отстающих в работе РайФО.

Факт, отмеченный экспертной комиссией в вопросе финансирования культурно-массовых мероприятий и перерасхода по зарплате и командировкам райисполкома и РайЗО подтверждаю. По зарплате перерасход вызван в связи с повышением заработной платы ответственным работникам райисполкома и его отделов на основании решения облисполкома. Недофинансирование социально-культурных мероприятий было связано с перерасходом административно-управленческих расходов, частичного недокомплекта детей в д/садах и с недополучением доходной части. Эти факты также являются недочетом в моей работе, но не вредительством». (Архивное следственное дело П-1015. Листы 207, 207об, 208).

То есть, А. Красильщиков признавал наличие недочетов и «грубых нарушений в налоговой политике», а не «обосновывал правомерность своих действий». Отрицал только контрреволюционный умысел, то есть субъективную сторону предъявляемого ему обвинения, в чем с ним нельзя не согласиться.

В итоге 15 февраля 1940 г. в заседании Военного трибунала Московского военного округа А. Красильщиков был оправдан. Конечно никаким «врагом народа» и «вредителем» он не был, но в его работе имели место многочисленные нарушения и злоупотребления. Однако, видимо, благодаря связям, он в итоге отделался лишь полутора годами тюремного заключения.

Помимо права судить о прошлом нужны беспристрастность и всесторонние знания о предмете исследования. В данном случае – помимо фактов биографии отдельных лиц необходимо знать конкретные исторические условия, которые и обусловили те или иные повороты в их судьбе. При этом знание конкретных исторических условий не должно ограничиваться набором пропагандистских штампов тридцатилетней давности.

Писать о судьбе родственников всегда сложно, потому что избавиться от соблазна представить их в более привлекательном свете, оправдать не слишком благовидные или сомнительные поступки весьма сложно. Но если думать только о личном, можно упустить общее и главное.

То, что репрессии в предвоенные годы в СССР были, есть исторический факт. Но наиболее серьезные исследователи эпохи 20-х – 30-х гг. ХХ века стараются излагать фактический материал без попыток давать однозначные оценки. Несмотря на то, что в настоящее время об этой эпохе появилось достаточное количество действительно серьезных работ, многое в расстановке сил в советском обществе и властных сферах предстоит исследовать.

Также возникает вопрос: кому и зачем сейчас в нынешнее непростое для страны время выгодно продвигать тему «политических репрессий», нагнетая жуть и перевирая факты? Раньше, помнится, эту тему двигал приснопамятный «Мемориал», ныне официально признанный иноагентом. А теперь кто?